– Бесконечность континуума… И, скорее, алеф-один, чем алеф-нуль…

Селена сдвинула брови.

– А что это означает?

– Неважно. Продолжайте.

– А потому вместо того, чтобы взаимодействовать с единственной паравселенной, которая навязала себя и, возможно, не отвечает нашим потребностям, почему бы не попытаться установить, какая из бесконечного множества вселенных подходит нам больше всего и легче остальных поддается обнаружению? Давайте придумаем такую вселенную, посколько она все равно должна существовать, а потом займемся ее поисками.

Денисон улыбнулся.

– Селена, я и сам об этом думал. И хотя нет закона, который устанавливал бы, что я не способен ошибаться, все же маловероятно, чтобы блестящая личность вроде меня заблуждалась, если другая блестящая личность вроде вас независимо пришла к такому же выводу… А знаете, что?

– Нет, – сказала Селена.

– Ваша чертова лунная еда начинает мне нравиться. Во всяком случае, я к ней привыкаю. Пойдемте домой я перекусим. А потом начнем разрабатывать план дальнейших действий… И знаете, что еще?

– Нет.

– Раз уж мы будем работать вместе, можно я вас поцелую? Как экспериментатор интуистку.

Селена задумалась.

– Вероятно, для вас, как и для меня, это не первый поцелуй в жизни. Так, может быть, не надо вводить дополнительных определений?

– Что же, обойдемся без них. Но я не знаю техники поцелуев на Луне. Что я должен делать, чтобы не допустить какой-нибудь промашки?

– Положитесь на инстинкт, – злокозненно сказала Селена.

Денисом осторожно заложил руки за спину и наклонился к Селене. Затем, несколько секунд спустя, он завел их ей за плечи.

Глава тринадцатая

– А потом я его сама поцеловала, – задумчиво сообщила Селена.

– Вот как? – зло переспросил Бэррон Невилл. – К чему такая самоотверженность?

– Ну, особой самоотверженности тут не требовалось, – она улыбнулась. – Все получилось очень трогательно. Он чрезвычайно боялся сделать что-нибудь не так и даже заложил руки за спину. Наверное, для равновесия. А может быть, опасался переломать мне кости.

– Избавь меня от подробностей. Когда мы получим от тебя то, что нам требуется?

– Как только у меня что-нибудь выйдет, – ответила Селена бесцветным голосом.

– А он не узнает?

– Он интересуется только энергией.

– И еще он желает спасти мир, – насмешливо сказал Невилл. – И стать героем. И утереть всем нос. И целоваться с тобой.

– А он этого и не скрывает. Не то, что ты.

– Ну, положим! – зло буркнул Невилл. – Но я желаю только одного: чтобы у меня хватило терпения ждать.

Глава четырнадцатая

– А хорошо, что день все-таки кончился, – заметил Денисон, критически разглядывая толстый рукав своего скафандра. – Я никак не могу привыкнуть к лунному Солнцу. Да и не хочу привыкать. Оно настолько немыслимо, что даже этот костюм кажется мне чуть ли не собственной кожей?

– За что такая немилость к Солнцу? – спросила Селена.

– Неужели вы его любите?

– Нет, конечно. Терпеть его не могу. Но ведь я его практически никогда не вижу. А вы же зем… Вы должны были к нему привыкнуть.

– На Земле оно другое. А тут оно пылает на черном небе и пожирает звезды, вместо того чтобы просто их затмевать. Тут оно жгучее, свирепое и опасное. Солнце здесь – враг, и пока оно в небе, мне все время кажется, что наши попытки снизить напряженность поля обречены на неудачу.

– Уж это чистейшее суеверие, Бен, – сказала Селена с легким раздражением. – При чем тут Солнце? К тому же мы находились в тени кратера, совсем в ночной обстановке. И звезды были видны. И вокруг темнота.

– Нет, – возразил Денисон. – А освещенная полоса поверхности на севере? Мне страшно не хотелось туда смотреть, но я ничего не мог с собой поделать. А стоило поглядеть, и я прямо ощущал, как жесткое ультрафиолетовое излучение бьет в стекла моего скафандра.

– Глупости! Во-первых, какое может быть ультрафиолетовое излучение в отраженном свете? А во-вторых, скафандр защищает вас от любого излучения.

– Не от теплового. Во всяком случае, недостаточно.

– Но теперь же ночь!

– Вот именно! – с большим удовлетворением произнес Денисон, – Я ведь с этого и начал.

Он огляделся с непроходящим изумлением. Земля висела в небе на положенном месте – ее широкий серп теперь выгибался к юго-западу. Прямо над ним горел Орион – охотник, встающий со сверкающего кресла. По горизонту разливалось мерцание мягкого земного света.

– Какая красота! – воскликнул он и без всякого перехода вдруг спросил: – Селена, пионотрон что-нибудь показывает?

Селена, которая молча смотрела в небо, отошла к приборам, которые стояли тут, в тени кратера, уже три смены лунного дня и ночи.

– Пока ничего, – ответила она. – Но это хороший знак. Напряженность поля держится чуть выше пятидесяти.

– Надо бы ниже, – сказал Денисон.

– Можно еще снизить, – ответила Селена. – Я уверена, что все параметры подходят.

– И магнитное поле?

– В этом я не уверена.

– Но если его усилить, возникнет неустойчивость.

– Не должна бы. Я чувствую.

– Селена, я верю в вашу интуицию вопреки чему угодно, но только не фактам. Ведь мы уже пробовали, и каждый раз возникала неустойчивость.

– Я знаю, Бен. Но параметры были не совсем такими. Напряженность сохраняется на пятидесяти двух поразительно долгое время. И раз мы начинаем удерживать ее часами вместо минут, то появляется возможность увеличить магнитное поле в десять раз не на секунды, как раньше, а на минуты… Ну, попробуем?

– Подождем, – сказал Денисон.

Селена нерешительно помедлила, потом отошла от приборов.

– Бен, вы все еще скучаете по Земле? – спросила она.

– Нет. Как ни странно, совершенно не скучаю. Я думал, что буду тосковать по синему небу, по зеленой траве, по обилию прозрачной струящейся воды – по всему тому, что принято считать особым очарованием Земли. Но я нисколько не тоскую по ним. Они мне даже не снятся.

– Это бывает, – сказала Селена. – Во всяком случае, некоторые гранты утверждают, что ностальгия им незнакома. Разумеется, они составляют незначительное меньшинство, и еще никому не удалось определить, что их объединяет. Выдвигались самые разные гипотезы – от полной эмоциональной тупости, то есть неспособности что-либо вообще чувствовать, до избытка эмоциональности, заставляющей их бессознательно вообще отрицать ностальгию, чтобы она не вызывала серьезного нервного срыва.

– Что касается меня, то все, по-моему, обстоит очень просто, Последние двадцать лет моей жизни на Земле были не слишком приятными, а тут мне, наконец, удалось посвятить себя работе, в которой я нашел свое призвание… К тому же ваша помощь… Более того, Селена, само общение с вами…

– Очень любезно, что помощь вы упомянули прежде общения, – ответила Селена, сохраняя полную серьезность. – Ведь никакая помощь вам, в сущности, не нужна. Не притворяетесь ли вы, будто не можете без нее обойтись только потому, что вам нравится мое общество?

– Не могу решить, какой ответ вам было бы приятнее услышать, – засмеялся Денисон.

– А вы испробуйте правду.

– Но я и сам ее не знаю, И то и другое мне очень дорого. – Он обернулся к пионотрону. – Напряженность поля все еще сохраняется, Селена?

Стекло, закрывавшее лицо Селены, блеснуло в земном свете. Она сказала:

– Бэррон утверждает, что отсутствие ностальгии естественно и свидетельствует о душевном здоровье. Он утверждает, что, хотя тело человека приспособилось к Земле и вынуждено приспосабливаться к Луне, к человеческому мозгу ни то ни другое не относится. Человеческий мозг качественно настолько отличается от любого другого, что его можно считать особым явлением. У него не было времени, чтобы прочно связать себя с Землей, а потому он способен просто принять иные условия, не приспосабливаясь к ним. По словам Бэррона, не исключено, что лунные пещеры являются для мозга оптимальной средой, посколько их можно рассматривать как своего рода увеличенную черепную коробку.